Глава 16. Слабость (часть 1)

«Священники не говорили: «где Господь?»,

и учители закона не знали Меня, и

пастыри отпали от Меня…»

(Библия)

 

I

 

Служба в православном Храме Вознесения Господня в очередной зимний воскресный день немного запоздала, так как народу собралось больше обычного, и священник задержался с исповедовавшимися людьми.

Благоухало ладаном, по залу слышался легкий шум людских голосов, шуршали одежды, иногда звенели монеты, упавшие на кафельный пол из рук неосторожного покупателя свечек...

Обычная людская суета с Чувством Благоговения перед предстоящей Общей Молитвой.

 

Пётр Павлович заходил в этот Храм сразу, как только его открывали. Ему нравилось при слабом освещении лампадок с зажженной свечой в руках обходить Иконы и в одиночестве и тишине помолиться перед Святыми Образами. Ему нравилось испытывать Сердечной Молитвой Благодать в Душе своей, когда от Умиления перед Святостью Божественного Бытия он вдруг ощущал спазмы в горле, а глаза наполнялись слезами, вытирая их предусмотрительно припасенным большим носовым платком. Внутренне приготовившись, таким образом, к Литургии, он садился в дальнем углу храмового зала на скамейку и с удовольствием смотрел на приходящих людей, которые снимали верхнюю одежду, радостно здоровались друг с другом, толкались перед Иконами, ставили свечки, осенялись Крестным Знамением, целовали Образы и опять толкались… Петр Павлович видел, как после Молитвы одни вытирали ладонями слезы, как другие тут же забывали, зачем подходили к Иконам и потом весело, словно на базаре, переговаривались друг с другом, не обращая внимания на протесты вездесущих богомолок. Люди разные и по Силе Веры, и Интеллекту, но Храм всех их в какой-то мере объединял перед Богом хотя бы в воскресный день.

Наблюдая за всей этой предмолитвенной кутерьмой, Пётр Павлович порою саму себе удивлялся, что оказался среди этих людей, для многих из которых Храм стал своего рода местом встречи со знакомыми, вроде клуба, куда можно прийти потусоваться, поговорить, обсудить, пока не началась Литургия.

Совсем редко примечал он действительно искренне молящихся Верующих, которые, смиренно стоя перед святыми Образами, словно отключались от окружающего мира, не замечая суеты и толкотни, поглощённые какими-то внутренними переживаниями… Наблюдая за такими Молитвенниками, по щекам которых порою обильно стекали слезы, Петр Павлович испытывал к ним такое сильное Сострадание, что порою ему хотелось самому заглянут им в Души и помочь решить давящие их Сердца проблемы!.. В такие моменты он сожалел, что не священник и не выслушивает людских Исповедей.

Действительно, Пётр Павлович замечал за собой, что сильное Чувство сожаления, что не несёт бремя Истинного Священника-Искупителя, стало его посещать всё чаще, и он иногда с удовольствием представлял себя в рясе. Он представлял, как обходит с кадилом зал Храма, как кланяется и ему кланяющимся людям, как начинает Литургию словами «Благословен Бог наш…», как выносит Чащу со Святым Причастием и потом Благословляет серебряным Крестом таких разных в своём Духовном Развитии Прихожан… И во время этих мысленных представлений, ему щемило Сердце и слезились глаза от переполнявших его Чувств к Верующим, взирающим, словно дети перед отцом, на священника, который, быть может, заступится за них перед Грозным Богом…

Но Пётр Павлович не был священником и тому, видимо, были свои причины.

Служба в Храме всё ещё задерживалась, и мысли его уносились в даль воспоминаний…

 

Он всегда, с самого детства был довольно отстраненным от общей суеты людской, предпочитая как бы со стороны наблюдать происходящее вокруг него. Его Отец, занимавший высокий руководящий пост в районном центре и всегда окруженный проблемами людей, замечая неестественную замкнутость сына, называл его «аскетом». Но самого Петра Павловича, или Петрушу, как его называла Мать, даже в детские годы отстраненность от мира не смущала. Он не сторонился жизни и людей, но просто не тонул в их суетных проблемах, довольствуясь своим внутренним миром, в который он никого не впускал. Имея все возможности для сынка высокопоставленного чиновника, тем не менее, даже старшеклассником он мог спокойно ходить в куртке, из которой уже вырос, когда руки чуть ли не до локтей высовывались из рукавов. Мода одежды его не задевала. Когда заболел и лежал в больнице, то медсёстры удивлялись, что сын чиновника совсем нетребовательный и спокойно насыщается обычной больничной баландой с куском чёрного хлеба. И уж совсем были сражены и медработники и Родители, когда он ухаживал за больным и немощным соседом по кровати, которого приходилось ему усаживать на горшок, вдыхая при этом несусветную вонь, а после всего ещё и намазывать ему хлеб маслом и подносить ложку с едой к трясущемуся рту несчастного, чтобы накормить его…

Тем не менее, Пётр Павлович с малых лет своих не терпел несправедливости и любых попыток подавить его Волю. Он сам не любил кого бы то ни было ущемлять в его желаниях, но и потакать бессмыслице он наотрез отказывался. Каким-то образом его Смиренность и Скромность сочетались с непоколебимой Уверенностью и несокрушимой Выдержкой в своей правоте. Он отказывался заходить с Отцом, состоявшим в рядах коммунистической партии, в райкомовский магазин лишь потому, что там можно было купить то, что даже не снилось простолюдину. А когда Отец получил на бюро райкома выговор из-за спекуляций машинами, то по дурацки постриженный в местной парикмахерской Петруша, выглядевший ушастым пугалом, не скрывал своей радости, а Мать сказала ему, что он всегда будет страдать за свою «глупую правду».

И видимо по той же причине рано или поздно отношения Петра со сверстниками расстраивались. Или они чувствовали в нём нечто такое, что ему и самому было пока невдомёк, или им надоедала его прямота в суждениях… Пётр это видел, потому всё чаще оставался дома. Он не посещал никаких школьных факультативов, и уж тем более избегал развлекательных вечеров, не любя суеты, да и не в силах преодолеть свою застенчивость. Когда по окончании восьмого класса по настоянию Родителей пришлось пойти на выпускной вечер, то сидел, сжавшись в комок за общим длинным столом, заваленном всевозможной снедью, и под грохот музыки, которую выдавал вокально-инструментальный ансамбль, чувствовал, как от смущения потеют подмышки. А когда объявили белый танец, то окончательно не выдержал и быстренько заспешил в туалет, из которого незаметно улизнул на улицу и убежал домой.

Что с нашего дурачка возьмешь, только и сказала Мать, а Отец укоризненно покачал головой, мол, натерпимся еще с ним. И Петруша замкнулся в себе основательно.

Мать его, властная, общительная и нервная женщина, была издерганна ревностью к собственному мужу, пользовавшемуся неизменным вниманием, как она выражалась, «разных там финтифлюшек». Её просто до бешенства доводила тихая молчаливость Петруши, вечно занятого рисованием или чтением. Другая бы радовалась спокойному характеру сына и его усидчивости дома от греха подальше, но Мать Петруши постоянно отправляла его «дышать свежим воздухом и набираться сил».

Петру ничего не оставалось, как бросать кисть на стол или книгу на диван и уходить от материнских притязаний. Другой раз Пётр задумывался, кого он больше любит: Мать или Отца, и любит ли вообще?!

Сидя где-нибудь на скамейке в тенистом сквере, или с закатанными выше колен брюками на бережку речки и болтая ногами в воде, он силился понять, почему всё-таки его не любят сверстники, почему раздражаются Родители?.. Только учителя в школе были довольны его успехами отличника, оставив его, наконец, в покое от безнадежности потугов своих привлечь его к коллективной жизни, и больше не навязывая ему всяких там общественных нагрузок.

Нельзя было сказать, что старшеклассник Пётр не пытался жить как все, но не получалось. Он неплохо играл футбол и был атлетического телосложения, но никогда не испытывал противостояния противнику, наслаждаясь игрой, но не победой. Неплохо брякал на гитаре, но не поддавался на уговоры выступить на сцене. Неплохо рисовал, но прятал свои рисунки и не желал посещать детский Дом Творчества и тем более музыкальную школу по настойчивому предложению Матери. Ему очень нравилась скромная девочка, но не более того. А когда после нашумевшего на весь город случая беременности какой-то ученицы и в школе пришлось выслушать лекцию приглашённого директором венеролога, при этом с визуальными примерами на цветных картинках каких-то медицинских книг, Пётр в ужасе перестал даже глядеть в сторону девочек! И больше никогда не трогал руками то, что не рекомендовалось трогать, кроме как во время мытья в ванной или отправления естественной нужды в туалете!.. В итоге, он оказывался в стороне от всего, что могло сблизить его с людьми.

Быть может, потому Пётр, как обычно вечером прогуливаясь по тихой улице районного центра и «дыша свежим воздухом», услышав однажды игру органа и подчиняясь какому-то неведомому влечению, вдруг зарулил в католический Храм. Он присел на задней скамье в тени колоны и с Восторгом взирал, как ему показалось, на какое-то Тайнодействие!.. Народу на двух рядах дубовых скамей было мало, оргáн звучал, словно с самого Неба доносились звуки Восхищенной Невидимой Жизни, и Сердце Петруши впервые задрожало в Экстазе Умиления от почти явного соприкосновения с некой Тайной, единственно ради которой есть Смысл существовать!..

Он никогда не задумывался о Вере в Бога, незаметно для себя самого как бы списывая эти понятия на Природу. Но оказавшись в Храме, в момент неописуемого Чувства Восторга он не задумывался ни о Природе, ни о Вере, ни о Боге… В этот момент он сам был и Природой, и Верой, и Богом в неразрывно Блаженном Единении со всем Сущим на Земле и Вселенной!.. Он не мог бы словами объяснить то, что испытал и постиг в миг какого-то Озарения, пронзившего его всего изнутри, но почувствовал, что в тот вечер внутренне в нём что-то каким-то образом основательно изменилось…

После этого случая он замкнулся в себе дольше обычного, что Мать как-то вечером, когда он уже лежал в постели в своей комнате, даже принесла градусник и насильно сунула ему под мышку: не температура ли у него? Отец в семейных трусах и смачно почесываясь, тоже пришел в комнату и положил свою широкую ладонь Петру на лоб, пристально посмотрел ему в глаза и пожал плечами: здоров, но как-то не так.

Пётр действительно был здоров плотью, но что невидимо творилось в его Душе, он не рассказал бы и под пытками, ибо просто не мог бы найти слов тому, что неописуемо человеческим умом!.. Несколько дней и ночей он находился в какой-то эйфории, не в состоянии отвлечься от того, что с ним произошло в Храме. И Сны его теперь были необычными, яркими и постоянными, с переливами цветов, словно в калейдоскопе, и в то же время он слышал чей-то приятный Голос, рассказывавший не только о Бытии Земли и Вселенной, но и ненавязчиво объяснявший ему, как надо себя вести, чтобы не сойти с Пути Восхождения к Вечной Жизни… А то вдруг, при дневном свете и в бодрствовании, перед его глазами, как на экране, возникали картины каких-то событий, то ли прошлых, то ли будущих!.. Однажды таким же образом ощутил себя летящим над извилистой то ли дорогой, то ли тропой к впереди ярко светившейся Звезде, но по обеим сторонам дороги стояло множество каких-то грязно-коричневых человекоподобных агрессивных существ, пытавшихся стащить его на обочину… Они цепляли его за одежду, но он отбивался от цепких рук и крючкообразных когтистых пальцев, вырывался и ВСЕМ СЕРДЦЕМ устремлялся вперед и летел, летел к Звезде!.. И вдруг услышал тот же приятный и ненавязчивый Глас Незримого Учителя:

 

«Спаси и сохрани, Господи, Душу мою и не дай мне сойти

с Пути Истинного ни помыслами моими, ни делами,

но крепко стоять в Свете Веры, Надежны, Любви и Мудрости

в Устремлении в Творцу своему во Имя

Отца и Сына и Святого Духа...»!

 

Пётр не понимал, что происходит, и попытался даже тряхнуть головой, чтобы избавиться, как он сперва считал, от наваждения, но Глас терпеливо продолжал звучать В НЁМ или в Сознании ЕГО совершено ясно и четко, будто на уши намертво были прилеплены стереонаушники:

 

«Повторяй эту Молитву постоянно…».

 

И Пётр повторял, то ли смирившись, то ли подчинившись неизбежному, но на самом деле испытывая приятное Чувство чего-то Таинственного в своей Жизни! Каждый день и особенно в трудные моменты своего одиночества он не забывал того Чувства Благоговения, которое испытал, слыша звучание Голоса, и громко произносил Слова Молитвы, или шептал, если находился среди людей.

 

II

 

…Служба в Храме всё никак не начиналась, Люди в ожидании успокоились, притихли, как говорится, словно Ангел в этот момент пролетал мимо, и Петр Павлович возвратился к своим воспоминаниям…

 

После случая в Храме, Пётр стал ещё больше и внимательнее читать. Но если раньше его обычно интересовали книги по искусству и истории, то теперь он целыми вечерами просиживал за чтением жизнеописаний самих путешественников, художников, писателей, историков, философов и других выдающихся личностей, увлекаясь их биографиями. Его захватывало, КАК они жили, что именно испытывали на своём жизненном Пути. И мало помалу, на письменном столе Петра, на удивление его Отца, убежденного атеиста, стопкой уже лежали книги не только по философии, но даже религиозные!

Но когда Петру в руки попала книга Ромена Роллана «Жизнь Рамакришны», в которой он нашел описание некоторых мистических, как оказалось, и ему самому известных моментов, хотя и не считал себя верующим, как это происходит с обычными людьми, которые посещают храмы, то он уже основательно переключился на святые Писания мировых религий.

В то время трудно было достать Библию христиан и тем более Коран мусульман или Бхагавад-гиту индуистов, не говоря об Авесте зороастристов и Алмазной Сутре буддистов… Но начитанный Пётр, иногда общавшийся со студентами-родственниками, задвинутыми на идеях «хиппи», о них слышал и был уверен, что рано или поздно они попадутся ему в руки. Так и случилось. Если Библию подарили, то так называемый «самиздат» обеспечил и другими необходимыми источниками Информации, раздражая Родителей его.

Пётр, ещё до окончания общеобразовательной школы, не поддавался на попытки затащить его в ряды доблестных комсомольцев. Партийный Отец, конечно, проводил с ним «душеспасительные» беседы, оказавшиеся в итоге напрасными. Когда Петра, наконец, затолкали в школе в учительскую комнату вместе остальными кандидатами в комсомол, то на вопрос секретаря, что его толкнуло вступить в комсомол, Пётр честно, совершено искренне и с обычной прямотой сказал, что ему безразличны любые организации, и оказался тут перед ними лишь потому, что заставил Отец и не более того. Конечно, учитывая, что он сын местного высокопоставленного чиновника, его всё-таки приняли в комсомол, пристегнули значок на груди и выдали билет. Но Пётр так никогда и не посещал комсомольских собраний, ограничивая своё пребывание в школе только уроками, никогда не платил взносов, а значок с билетом куда-то зашвырнул подальше. Его интересовали совсем другие ценности.

 

Когда встал вопрос, как быть после окончания школы, Пётр долго размышлял и потом определил три возможные Пути своей дальнейшей жизни.

Учитывая интерес к философии, он мог поступить в университет, что давало ему возможность познать нечто больше, нежели вычитывал в книгах, мог бы не только пользоваться богатой библиотекой, но и общаться с интересными и знающими людьми. Однако, перспектива книжной крысы, зацикленной на интеллектуальных спекуляциях, ему претила.

Духовная христианская семинария Петра интересовала больше, чем университет. Тем не менее, если он чувствовал, что философия ради философии рано или поздно иссушит его мозги и Душу, ибо, кроме своих и чужих умозаключений, кроме сухой и бессмысленной логики, необходимо ему было нечто бóльшее, действительно жизненное и Вечное, то религия давала Чувство Веры в Вечность Жизни, а, следовательно, и Смысл Стремления к Познанию какого-то Беспредельного Бытия, которого ему уже довелось тогда коснуться в Храме… Иначе говоря, думал Пётр, религиозность определяла некое особое ДЕЙСТВИЕ. Но с другой стороны, свободолюбивый Петр понимал, что не потерпит интеллектуальной ограниченности религиозных обособлений, часто выражающейся нетерпимостью, фанатизмом и даже агрессией. Вся общепринятая религиозность смахивала ему на ту же комсомольскую или партийную глупость с театральной обрядовостью в храмах или парадами на площадях для невежественных людей, а также той самой болтологией хитрых интеллектуалов, лишь прикрывающих свою корысть тщеславия разговорами о «благе народа» или «смирения пред Господом». Он понимал, что рано или поздно его обычная прямота в суждениях выразится открыто и спровоцирует скандал в столь уважаемом Верующими Людьми заведении.

Подтвердил предположения Петра и старый седой школьный Учитель литературы, как классный руководитель, интересовавшийся мечтами своих абитуриентов. Сам в молодости учившийся в католической духовной семинарии, но по каким-то пикантным причинам благополучно отчисленный, седой Учитель, замкнутый и строгий, видел в своем необычном ученике некие качества, непривычные для суетного общества. Учитель слушал, как Пётр, стоя у классной доски, отвечал урок, совсем не по учебнику крамольно рассуждая, например, о причинах, побудивших писать того или иного автора, или не соглашаясь с утверждениями, что в том или ином произведении автор думал именно так, как это им преподносила советская пропаганда и как о том печаталось в учебнике. После беседы с опасно открытым и прямолинейным Петром с глазу на глаз, мудрый Учитель литературы, наконец, предупредил его об опасности и мстительности советской охранки и пытался помочь своему ученику определиться в будущем. Он так же предостерег Петра от учебы в духовной семинарии, будь то католическая или православнохристианская, что он не найдет там тех Ценностей, к которым тянется такая по детски непосредственная его Душа, что среди семинаристов и даже преподавателей там достаточно осведомителей КГБ, чтобы навсегда испортить жизнь ему и его родственникам.

Не по годам взрослый Пётр и сам чувствовал фальшь и оба пути учебы в университете или в духовной семинарии отпали, как несовместимые с его представлениями о Честности в первую очередь с самим собой.

Оставался третий Путь.